Есть глобальная разница между структурированными и неструктурированными психотерапевтическими подходами.
Под структурированными я подразумеваю подходы, где терапевтическая сессия всегда должна иметь определённую структуру — повестку дня, тему, проблему, вопрос и т.д. Так обычно себе и представляют работу с психологом или психотерапевтом : ты приходишь, озвучиваешь запрос, то, что тебя беспокоит сегодня, о чём думал на днях и что хочешь обсудить. Другой вариант — когда у вас заранее есть план работы, который вы продумываете со специалистом вначале и затем его придерживаетесь. Так работает КПТ, схема-терапия и другие подходы на основе, прежде всего, когнитивной психологии.
Иначе дело обстоит с неструктурированными подходами. Под этим я подразумеваю, главным образом, психоаналитические. Не то что в них совсем отсутствует структура, но она организована иначе и заключается, прежде всего, в выстраивании и поддержании рамки работы — расписания, условий оплаты и задач терапевта и пациента. Но наполнение сессии не имеет такой структуры, как в когнитивных (и некоторых других) подходах.
Что это значит? Когда определена рамка, пациент просто приходит и начинает говорить сам о том, о чём хочет. О том, что у него на уме, что он чувствует, о чём думал, что видел во сне и т.д.
Сделайте небольшую паузу и представьте себе. Вы приходите к незнакомому человеку, который вроде как должен вам помочь понять себя. У вас впереди 40-50 минут, когда вы предоставлены сами себе и своим переживаниям в присутствии этого человека. И ваша задача — говорить вслух об этом всём, без цензурирования, свободно и спонтанно. Не имея никаких формальных целей, ограничений, вопросов или задач. Просто говорить обо всём, что на уме. Обо всём, о чём хочется.
Как вам?
Можете вы представить себе такой свободный режим? Даже в компании с кем-то близким?
Если можете и если эта мысль не рождает тревоги — поздравляю. Но, думаю, таких людей будет меньшинство. Большинству же будет довольно некомфортно. Будет острая нехватка конкретики. Будет желание вести «диалог». Задавать вопросы, ожидать ответов, инструкций, вопросов же, направления. А этого всего не будет. Можно говорить, можно молчать. Под зорким взглядом терапевта, задача которого — помочь вам.
Знаете, как легко забыть о том, что задача терапевта — помогать вам? Как легко ощутить, что, на самом деле, тебя сейчас будут разоблачать, высмеивать, критиковать, атаковать, игнорировать, что от тебя просто отвернутся и будут формально кивать, в то время как ты окажешься в полной эмоциональной изоляции? При, казалось бы, живом человеке, которому, в общем-то, как будто бы всё равно, что с тобой будет?
И тут уж далеко не так важно, какую именно тему ты захочешь поднять — симптом, запрос, проблему, что-то насущное или запланированное. На тебя в какой-то момент начнёт давить атмосфера неопределённости. И вот тут начинается самое интересное, потому что в этой атмосфере каждый человек начинает интуитивно по-всякому пытаться создать для себя определённость. Свою собственную определённость. Та самая война, которая происходит у него в голове, начинает обретать черты в реальности вокруг него, в реальности взаимодействия с психотерапевтом.
И здесь, в попытках как-то обуздать свои чувства, и понять, что происходит, опыт структурированной психотерапии в роли клиента может оказаться, по большому счёту, бесполезным. Потому что в структурированной работе всегда можно спрятать свою уязвимость за диалогом. В диалоге участвует наше взрослое, когнитивное Я, которое опирается на социальные условности и ожидания — вежливость, язык, невербальные сигналы, которыми мы обмениваемся, поддерживая друг друга и помогая друг другу чувствовать себя комфортно. А когда ты лишаешься всех этих инструментов, тебе некуда деваться кроме как начать чувствовать то, что всё это время оставалось за рамками когнитивного Я.
Как-то на днях я наткнулся на цитату кого-то из, кажется, французских психоаналитиков, которая засела в моей памяти: задача матери — соблазнить ребёнка жизнью. Недавно только мы с клиентом шутили на этот счёт: как трудно должно быть представить постсоветскую маму, которая кого-то чем-то вообще соблазняла. А ведь на самом деле — мама помогает ребёнку обнаружить в себе желания и чувства — все, любые желания и чувства. Она «соблазняет» его своими желаниями и чувствами, своими откликами, чтобы он обнаружил в себе собственную внутреннюю жизнь, которая будет прорастать, питать и расцветать. Она выманивает его собственные желания и импульсы, чтобы они стали для него реальностью, чем-то, за чем он будет следовать, что он будет учиться понимать и претворять в жизнь. Благодаря этому внутри нас постепенно инсталлируется механизм положительной обратной связи, где наши желания и чувства улавливаются и усиливаются нашим сознанием, чтобы стать реальными и осязаемыми.
И вот на этом этапе — обнаружения своих желаний и чувств — у нас всех есть глобальный затык. Потому что если такого «соблазнения» не происходит или если оно недостаточно, то этого механизма не формируется. Зачатки желаний и чувств не то что не распознаются — нередко они вызывают противоположную реакцию отторжения, разрыва контакта. Мама на какие-то мгновения (или вовсе даже не мгновения) пропадает с радара, наказывает или отталкивает. И мало-помалу собственная внутренняя жизнь ребёнка становится для него опасной — она грозит отлучением от мамы, одиночеством и смертью. Желания и чувства — не на уровне сознания, не на уровне когнитивного Я, а на уровне телесных ощущений и интенций — становятся чем-то пугающим, отвратительным, опасным. Чем-то, что ни в коем случае нельзя предъявить кому-либо, потому что это чревато отторжением и смертью. Чем-то, что не просто пугает, как нас могут пугать пауки или змеи, — оно вызывает оцепенение, ступор, панику, диссоциацию… Устанавливается механизм отрицательной обратной связи, который, распознавая зачатки этих самых желаний, не усиливает и выводит их на сознательный уровень, а, наоборот, подавляет и тормозит их, чтобы не дай бог не дать им прорасти.
И именно вот эта драма начинает разворачиваться в неструктурированной терапии, когда перед пациентом — человек, который не даёт ему (по крайней мере, сразу, на интуитивном «диалоговом» уровне) никаких прямых реакций. Очень быстро механизм подавления собственной внутренней жизни пациента активируется и направляет его внимание на то, что будет безопасным, «интересным», прикольным, важным и понятным, но только не на то, что вызывает ужас, ступор и отвращение. Человек начинает интуитивно делать всё, чтобы не оказаться наедине со своими внутренними импульсами, желаниями и аффектами.
А с чем связаны эти «зачатки желаний»? Они связаны с самовыражением. Они связаны с предъявлением себя миру. Они связаны с творчеством, с близостью, с интимностью, с установлением контактов с людьми, с нахождением своего призвания, своих интересов, с реализацией своих целей. Представьте, что если часть эмоциональности находится в замороженном состоянии, человек в своём когнитивном Я не просто не имеет даже подозрения, что там есть что-то ещё, он не может вывести в жизнь эту часть себя и реализовать её. Пока не найдётся кто-то, кто поможет ему соблазниться жизнью во всей полноте своего Я.
И часть всего этого процесса будет заключаться в осознании своей ярости и боли — связанной не только с тем, что эту часть себя когда-то пришлось заморозить, потому что некому было её «соблазнить» к жизни, но ещё и с тем, что терапевт тоже не стремится прям сразу её таким образом «разморозить». Теперь, когда прошли годы, когда вокруг этой части выросли взрослые механизмы, защиты, накопился опыт — эта заморозка поддерживается собственными психическими усилиями пациента, которых он не осознаёт и не замечает. И по мере разрядки этой ярости и боли становится возможным этим зачаткам желаний и чувств начать оживать и прорастать, а когнитивному Я — научиться замечать и принимать их, взращивать, понимать и постепенно встраивать в себя.